Первые два эпизода сезона объединены в дилогию — и второй посвящён тому же дню, что и первый, только теперь с точек зрения Элисон и Коула. Непонятно, к чему может привести такая растянутая структура повествования и будет ли оно резко ускоряться ближе к экватору шоу. Возможно, в какой-то момент все истории действительно сольются в одну, как предсказывают уже некоторое время.
Саммари предыдущих событий перед началом каждого эпизода в случае с The Affair подчеркивает важные элементы сюжета и даже выдаёт подсказки. В этот раз мы видим крупный план дороги из сна Ноа, на котором ясно видна девушка, — и это уже не может быть Скотти. Предполагаемая вина сразу перемещается на поле нарраторов этой недели — Элисон и Коула, и течение эпизода подтверждает это. Еще, здесь мы видим кадр, который и так сложно забыть, — жуткое, расплывающееся в линзах лицо Ноа на тюрёмной койке.
Один из самых загадочных персонажей сериала — Детектив Джефрис — перестал играть в шоу центральную роль (одну из главных, на самом деле): теперь он просто тщательно уговаривает Ноа признать свою вину. Но мы можем ждать его возвращения — шоураннер и главный сценарит Сара Трим в рамках прямой линии со зрителями ещё в прошлом году рассказывала, что у детектива своя мотивация в этом деле, о которой мы ещё услышим.
После уникальной, чуть ли не единственной в сериале живой сцены между Элисон и Ноа — их утреннего шутливого разговора, нарратив её версии угасает, как будто Ноа действительно стал единственным хайлайтом актуального мира Элисон.
После его ухода Элисон, оказавшаяся в деревенском домике в незнакомой местности, пытается занять себя в основном долгими прогулками и такими же долгими многозначительными взглядами на пирс, лес, озеро, играющих детей.
Шоу славится длинными диалогами, длиннее, чем это обычно бывает на телевидении, но в этом эпизоде мы видим затяжные, почти ничем не наполненные сцены того, как она убирается в доме, писает в лесу, натирает ногу. Тем не менее она не становится скучнее как персонаж — во всём этом скорее чувствуется её уязвимость, её внутренняя и внешняя пустота, которую Элисон изо всех старается наполнить, не впав в хандру, её нехватка самоидентификации.
Она робко спрашивает официантку о работе, не решаясь сказать, что спрашивает для себя, и робко говорит с деревенским рыбаком-писателем, всё-таки решившись взяться за работу. Она соглашается стать помощником по дому ему и его жене — аристократичного вида леди с прекрасными манерами, одетой в белые одежды и вдобавок возглавляющей крупное издательство.Со старым писателем у Элисон в разы больше взаимопонимания, чем с Ноа, который ведёт себя с ней совсем иначе, чем ему помнится. Новости о её предполагаемой работе раздражают его, он ожидаемо уделяет в этом предложении больше внимания классовой несостыковке, чем психическому состоянию Элисон. В её версии этого дня они постоянно ссорятся — он резок, несдержан, эгоистичен. Когда они мирятся с помощью чрезвычайно коротких извинений и секса (а он помнит их вечер только после этого момента), здесь тоже не появляется волшебных огней и танцев — это тихий вечер, подчеркивающий то, как по-разному они рассматривают совместную жизнь: Элисон пристально глядит на Ноа, который радостно предлагает тост за их отношения.
Для неё постоянно встаёт вопрос — кто она для Ноа? Он разрушает семью ради того, чтобы быть с ней, но не представляет её никому и не говорит о ней даже приятелю, который не знает, что Ноа в разводе. Никто не знает, что они живут вместе, — даже Гарри, предложивший Ноа летний домик, не в курсе, что там живёт ещё и Элисон. Ноа скрывает её, а на её сформулированные переживания отвечает возвышенно и романтически, но не прямо.
Аналогичный вопрос, судя по всему, у неё есть и к себе. Элисон пытается повторно нарисовать себя, почувствовать целостность. Растерявшись от отсутствия дел и занятий, она неуверенно рассказывает Коулу (и себе), что читает и гуляет, — в ответ на закономерный вопрос, что же можно делать здесь целыми днями.
Элисон продолжает чувствовать себя любовницей даже в настоящем, став его женой. Она сталкивается c блистательным Ричардом Шиффом в роли Джона Готлифа, адвоката Ноа, и тот грубо ставит её на место, вытеснив из разговора о расследовании, и прямо говорит о том, что все получат по заслугам, намекая на вину Элисон то ли в разрушении семьи, то ли даже в случившемся убийстве.
Коул в прошлом по-прежнему понимает Элисон лучше, чем остальные. Элисон и Коул срослись, у них один бэкграунд, про них можно говорить поэтически — они одного сорта, из одной материи, хтонические существа, глубоко чувствующие природу. Они знают, как нужно жить на земле, у них выработано органичное, типичное гендерное разделение — женщина готовит, заботится, лечит, а мужчина вкалывает, мастерит, чинит то, что сломано.Коул не понимает Ноа, который предпочитает вызвать сантехника, чем сделать что-то самому, он не понимает саму природу его мужественности. И Элисон как будто бы тоже понимает не до конца — и делает странное лицо, когда Ивонн (с её корзиной с сидром и сиропом из утончённого мира) говорит о том, что имеет слабость к парням с грубыми руками.
Единственное, что сближает её с Ноа, единственное, что превышает в её глазах брак и родство с Коулом — это его (и её) предполагаемая возвышенность, высокий уровень саморефлексии, любопытства по отношению к внутреннему — здесь она чувствует в Ноа родственную душу и готова мириться с тем, что он, как существо благородное, романтичное, становится отдалён от земли, от быта, подвержен сиюминутным (и как будто, недостойным) сомнениям и тревогам.
Старый писатель, муж Ивонн, кажется, соединяет в себе всё, чего недостаёт Элисон: возвышенность и приземлённость, любопытство к человеческой природе и любовь к земле, мир фантазий и мир людей — он и тонкий психолог, и рыбак, и не мыслит жизни в городе.
Из-за того, что Элисон более земное существо, она помнит всё более реальным, осязаемым, она помнит секс — в данном случае это секс как извинение, секс, который может связать прошлое и будущее. Это может подтверждаться и кадром, который нам показывают несколько раз: манускрипт — изображение беременной женщины — печатная машинка.
Афина нечаянно сыграла ещё одну злую шутку — и оставила Элисон дом, ставший причиной раздоров. Теперь за него борются нынешние и оставшиеся в прошлом участники её жизни: Ноа, который боится неудач — с книгой, работой, детьми, и семья Коула в лице Скотти, который предлагает продать дом и поделить деньги между Локхартами, страдающими от нехватки средств после потери ранчо. А Коул в доме просто живёт.
Реальность Коула, которого мы наконец-то приобретаем в качестве рассказчика, теперь оставляет желать лучшего. Он подрабатывает извозом, курит и нюхает кокаин в знакомом нам такси. Он почти не спит, и мы сразу же понимаем, каково это — сценаристы используют максимально доступную зрителю иллюстрацию для того, чтобы описать его состояние.
Он перестает следить за собой (у него даже появляется пузо!) и следить за своей жизнью, разрывает связи с семьёй и никак не может получить closure. Closure — это странное слово, у которого нет аналогов в русском языке, и его смысл — в необходимости примириться с произошедшим, пережить его, получить ответы на вопросы, закончить “незавершённые дела”.
Во-многом ради этого он и решает сам отвезти вещи Элисон. Коул здесь как в тумане, он не до конца понимает, что делает — он не знает, будет ли дома Ноа или даже Элисон, он не продумывает детали, — он просто садится в машину и едет, потому что хочет поговорить с ней.
Коула в версии Коула очень любят женщины: все (от официантки, рифмующей Коула и Элисон, до женщины, которую он подвозит) флиртуют с ним в разной степени и называют его honey. Коул своей классической мужественностью (и, возможно, синяками под глазами) вызывает желание заботиться о нём, оставлять свои номера и готовить ему завтрак. Неслучившаяся, к сожалению, сцена между Коулом и Джейн тоже могла бы быть очень хороша. (Простите.)Элисон он помнит совсем не такой замызганной и испуганной, как она себя, для него она — мягкая, уютная и светящаяся. Неясно — либо память Элисон старается выместить максимум положительных ощущений от Коула, чтобы легче объяснить себе сложившуюся ситуацию, либо Коул воспринимает Элисон в свете своих чувств к ней, рисуя себе радушие и взаимную приязнь. Он совсем не помнит, как отдаёт ей коробку с детскими вещами с колким комментарием, который сильно ранит Элисон. И у него точно нет понимания, каким опасным и агрессивным он может выглядеть со стороны.
Возможно, дело ещё и в том, что Элисон воспринимает себя совсем иначе, чем её воспринимают другие, — она всегда видится себе более робкой, застенчивой, страдающей — а Коул попросту под наркотиками. Тем не менее, в его версии слишком много деталей, хотя бы какие-то из которых должны были состояться: они пьют чай, она беспокоится за него, благодарит его, вспоминая о том, как они проводили какой-то из новогодних праздников вместе, жаря блинчики и читая у огня. Она обнимает его, просит его оставаться на связи — то, чего нельзя и представить в её версии.
Коул говорит Элисон, что она выглядит счастливой, и спрашивает, добр ли к ней Ноа. Она говорит “да” и отмечает, что перемены — это хорошо, и это не может не прозвучать здесь немного нечувствительно.
Бывает ощущение, что Коул иногда как будто озвучивает желания Элисон, которые она скрывает, задвигает в тёмный угол, понимая, что этим нужно жертвовать для того, чтобы начать новую жизнь.
Он читает первые страницы манускрипта Ноа, и, возможно, это важно — даже если он этого и не помнит. Мы точно не знаем, что есть в книге, кроме того, что она описывает историю Монтока, историю, в том числе, семьи Коула, и неясно, в каком ключе и что из этого придумано Ноа.
Есть опасность, что Коул, успокоившись на этом этапе, может начать воспринимать Ноа не как любовника своей жены, разрушившего его брак, а как полноценного врага, врага, которого нужно уничтожать с холодным сердцем, — и этот долгий взгляд в конце эпизода сигнализирует, возможно, именно об этом.
Он слегка ухмыляется, как и в прошлом, когда Брюс Батлер говорит ему о том, что его бывший зять оказался неудачником, потерявшим работу, и у него нет никаких накоплений — величайшая глупость в глазах Брюса.
В серии удивительное количество символов убийства Скотти, — и все со стороны Коула. Ребёнок, которого Коул чуть не задавил (няня ребенка, похоже, начнёт в шоу новую романтическую линию), то, как он заснул на дороге, то, как он угрожал задавить самого Скотти. Это всё рождает ясное ощущение, что Коул так или иначе как-то причастен к аварии.
При этом связи между Коулом и Элисон в смысле совместной вины здесь быть не может — в суде они видятся первый раз за долгое время, она приносит ему свои соболезнования, совсем не выглядя, кстати, при этом виноватой, а он в первый раз знакомится с её ребёнком.
В настоящем у него нет никакого надрыва насчёт Элисон — он выглядит отлично, а даже если у него и остались к ней сильные чувства, он никак этого не показывает.
Кажется, в доме на воде, получив свои ответы, он в первый раз мирно засыпает и прощается со своей болью, гневом, стыдом и бог знает ещё с какими чувствами к Элисон. Он знает, что она больше не вернётся домой (он спрашивает, не вернётся ли она именно домой, а не “обратно”) — ему нужно было только ещё раз услышать это от неё.
